Замшевые куртки, брошенные в угол

Купил я ее в приснопамятном 92-ом. Она была частью последней коллекции Челябинского дома моделей (через год его закроют). Но сначала я о ней долго мечтал. Людям, не жившим при совке, сложно понять — что для нас значили американские шмотки. Даже элементарные джинсы. Вытертые на коленках кирпичем «штаны Монтана ого-го за 240 ого-ого». Это при месячной зарплате инженера 150.

Да что там джинсы, простой целлофановый пакет с ковбоями и девушками в бикини был не просто символом престижа. Это были символы причастности к свободному миру и фига в кармане окружающему коммунистическо-комсомольскому шалману.

Стоило как я уже говорил даже такое внешнее освобождение от везде ссущего совка недешево, поэтому большинство обходилось польскими подделками, приобретаемыми на барахолках. К середине 80-х появились вполне приличные джинсы от Индиры Ганди, но и они стоили стольник. Для нашего семейного достатка тогда — чересчур.

Впрочем, мне грех жаловаться на юношеский прикид. Сколько себя помню, мама работала либо в библиотеке (проблем с дефицитным Незнайкой и еще не лебезящим перед прнцем Лимоном Чиполлино не было), либо в Доме моделей, где я в 5 лет и начал свою трудовую деятельность. А ка вы думаете, кого в манекенщики для детских коллекций берут главные искусствоведы? После показа вещи в большинстве своем по дешевке распродавались моделям же. Так что упакован я был круто. Первые в городе вельветовые бананы с накладными карманами и кучей блестящих молний были покруче индийских джинсов.Но джинсы все равно хотелось. Точнее, джинсы, казаки, косуху и Стэнтон.

Первые джинсы я купил на 2-ом курсе в комиссионкепосле неплохого выигрыша в преф. Там же попались и великолепные высокие казаки, правда, на 2 размера меньше, чем мне надо. Одевал я их минут по 20. До сих пор помню наслаждение, когда их наконец снимаешь. Но зато чувствовал себя почти Марлоном Брандо, Мэд Максом, Джимом Мориссоном и Костей Кинчевым одновременно. Не хватало косухи.

Мама с ее профессиональным классическим вкусом моей тяги к маргинально-девиантной культуре и всяческому панку не одобряла. Но к 91-ому году из всех окон неслось «Америкэн бой» и ей захотелось поиграть в кантри. «Только ты в ней хоть лекции читать не ходи», - печально взглянув на мой хвост и серьгу в ухе, попросила они. Я, как всякий 20-летний неблагодарный сын, даже не обещал. Надевал, и не только на лекции.

На ночные дежурства в Белом доме в 1993, в журналистские командировки в горячие точки, на бесшабашные посиделки в Литинститут. Везде, кроме последнего одежка при встрече вызывала недоумение и настороженность. Зато на рок-концертах! А на сколько девичьих плеч по всей Европе она небрежно накидывалась прохладными ночами...



И на подступах к Рейхстагу согревала.



И с безродными космополитами пацифистами (прости Господи и ВВП) помогала брататься.



На предвыборках она вообще стала второй кожей. Конечно, странный вид для начальника информационно-аналитического управления Партии пенсионеров. Да и декан своеобразный. Но именно там она была мне особенно нужна. Наверное, чтобы не быть поглощенным системой, не ожиреть, не обюрократиться и не утерять дух авантюры. Короче, все для той же свободы, которая, как известно, не только внутри нас.

В 2000-ых пришли другие времена. Строгий костюм с галстуком в тон, потом не нуждающиеся в утюжке майки-свитера-джинсы в стиле смарт-кэжуал... Но на все попытки родных выкинуть старую подругу на помойку ощетинивался как еж. Одевал, правда, 2-3 раза в год, когда хотелось отпустить вожжи.

Сегодня я не знаю, или не хочу знать, что случилось с моей страной, с людьми, которые еще совсем недавно казались мне вполне адекватными. Но мне плевать. Я надеваю старую косуху и чувствую приближающийся очистительный ветер свободы.

P.S. Спасибо зоркому глазу vedmed1969, чемодану Сергея Донатовича и Анвару-эфенди Бориса Шалвовича.