Некруглая дата

25.08.2011 09:48
Автор: Янис ГРАНТС
- Приходи, конечно. Только сегодня или завтра. Послезавтра я уеду в сад. Надолго, - сказал он мне по телефону. Отлично, подумал я. Если он собирает крыжовник и борется с древесными вредителями, значит – здоров. Ему вот-вот исполнится 76 лет.
Некруглая дата*
не наше

- Приходи, конечно. Только сегодня или завтра. Послезавтра я уеду в сад. Надолго, - сказал он мне по телефону. Отлично, подумал я. Если он собирает крыжовник и борется с древесными вредителями, значит – здоров. Ему вот-вот исполнится 76 лет. Почему-то считается, что в этом почтенном возрасте человек становится немощным, больным и апатичным. Только это не про него. Он в гуще литературного процесса. Он пишет, рецензирует, редактирует, составляет, издает, ищет юные (и не очень) дарования. А еще – возделывает сад.

Его званий, наград и биографии хватило бы на десятерых. Он родился на Полтавщине, работал в Каракумах, служил на Балтийском флоте. Он заслуженный работник культуры РФ и почетный гражданин Миасса. Его имя занесено в энциклопедию «Лучшие люди России». Он награжден знаком отличия «За заслуги перед Челябинской областью». Он дружил с Виктором Астафьевым, был знаком с Юрием Левитанским, Евгением Долматовским, Робертом Рождественским и многими другими знаменитостями. Валентин Распутин для него «просто Валя», а Евгений Евтушенко – Женя. Он и сам – знаменитость и знаковая фигура региона. Его зовут Николай Иванович Година.

Радушный хозяин пригласил нас с фотографом Анастасией Богомоловой в свой кабинет. Самая большая стена в нем – сплошной книжный шкаф. На столе – рукописи. Под ногами вертится низкорослая беспородная собачка с мордой лайки. Она тявкает, лижется, встает на задние лапы. «Кузя, фу! – командует Николай Иванович, а нам говорит: - Вот, год назад брал карликового пинчера, а выросло это чудо».

Поэт выглядит гораздо моложе своих лет. Ну на 60 без хвостика. Нам не удается толком наладить разговор, потому что все время звонит телефон. Оказывается, у Николая Ивановича сейчас горячее время не только в саду: осенью планируется выпуск очередного номера альманаха «Графоман». Это последнее детище известного поэта уже приобрело в городе и области репутацию добротного, качественного издания.

- Николай Иванович, что-то вашей любимой печатной машинки не видно. Вы пересели за компьютер?

- Невозможно купить ленту для пишущей машинки! Так что переход на компьютер вынужденный. Вообще-то он мной не освоен. Например, электронных писем я не пишу. При подготовке очередного «Графомана» ведется большая переписка. Я по старинке бегаю на почту, принимаю рукописи на дисках, еще пользуюсь телефонной связью. Сейчас делаю третий номер альманаха. Но хочу до конца года составить еще один – четвертый.

- А название никого не отпугивает?

- К слову «графоман» надо относиться спокойно. Все мы графоманы, и у каждого графомана случаются гениальные строчки. В таком названии читается не только доля хитрости, но и рациональный расчет. Ведь на страницы попадают произведения самого разного уровня: от хорошего до слабого. Вот живет в глубинке человек. Всю жизнь он пишет, пишет и пишет. Он литературным премудростям не обучен, получается у него не очень хорошо. Но все же что-то получается, и он попадает в альманах «Графоман». В соседях у него – стихи и проза Олега Павлова, например, или Владимира Черноземцева. Это ж другой уровень! Наш «писатель» читает произведения своих соседей и что-то важное для себя открывает. Так что альманах выполняет и учебную функцию. К тому же печататься ведь решительно негде. Возможно, скоро появится сайт «Графомана». Его разрабатывают в Ассоциации творческих союзов.

- Николай Иванович, 25 августа наступит день вашего рождения. Расскажите об истинных виновниках этого события – о ваших родителях.

- Я чистокровный хохол. Мои предки переехали когда-то из Запорожья в Восточную Украину, где я и появился на свет. Мама, Надежда Ивановна, была абсолютно безграмотной. Она росла в семье среди пятнадцати сестер и двух братьев. Восемнадцать детей! Ее мать умерла рано, отец женился на другой. Поэтому моя мама уже лет с двенадцати работала по чужим домам: нянчила, убирала. О таких говорили: пошла в люди.

Отец, Иван Кузьмич, имел образование два класса. Роста в нем было 1 метр 98 см. На хуторе Шамайково родители пережили страшный голод тридцатых годов. Отец тогда ездил на арбе и собирал по округе трупы. А потом стали земли распахивать, хутора сносить, всех объединять в колхозы. Это удивительно, но людям разрешали уезжать в Канаду и Австралию. А мои родители послушали вербовщика с Урала. Он зазывал тем, что там очень много земли, а пахать некому. Так семья оказалась в Октябрьском районе Челябинской области. Первую зиму перезимовали в Ваганово, а уж потом нам дали домишко в Чудиново. Пол у нас был земляной. Да и домишко был полуземлянкой. Это называлось «саманкой». В 1941 году отец ушел на фронт. При форсировании Днестра он застудил ухо и практически потерял слух. Его комиссовали, но направили в трудармию в Архангельскую область. Там было очень голодно. Отец опять попросился на фронт. После нескольких неудачных попыток он как-то обхитрил комиссию и был призван повторно. Но дослуживал уже не в боевой части, а в охране авиационных складов. После войны он решил не идти в колхоз. Хотел работать сапожником или парикмахером. Но из колхоза не отпускали, паспорт не давали, из дома нас выселили. Сложное было время. Но потом отец все же устроился на промкомбинате.

Детей у моих родителей рождалось много. Но все они умирали в раннем возрасте. Только мы с сестрой остались.

- А то, что вы школьником стали только на десятом году жизни, – правда?

- Да, в школу я пошел в 1944 году, потому что раньше у меня даже одежды не было приличной. Правда, к этому времени я умел читать и писать. Неграмотной маме читал письма отца, отвечал ему. В школе начал писать стихи. Откуда это взялось – сам не знаю. В семье не то что писателей, но и шибко грамотных людей-то не было. В третьем классе сочинил самое первое стихотворение. Оно называлось «Елка». Его я не помню, но помню саму школьную стенгазету. Заголовок был написан зелеными чернилами.

В домишке за печкой я облюбовал маленькое пространство. Там на обоях я писал лозунги. «Книга – друг человека!», например. Еще я сделал себе полочку. И было у меня пять книг. Первая – «Сказки дядюшки Римуса» Джоэля Харриса с гравюрами Гюстава Доре. Вторая – большая книга Михаила Шолохова «Тихий Дон». Все четыре тома в ней уместились. У меня единственного в деревне был приемник «Комсомолец» челябинского завода «Полет». Вот его-то я и обменял на Шолохова. Третья книга – «Зверобой» Фенимора Купера.

К нам привозили кино. Как правило, про войну. Так я стал писать «романы»: за ночь сочинялась история по мотивам увиденного фильма. В четвертом классе я написал пьесу, которую мы поставили, продали на спектакль билеты, а после премьеры сходили на вырученные деньги «в кино». Смотрели «Чапаева». Еще я был горнистом. И в комсомол меня приняли в 13 лет, хотя по Уставу ВЛКСМ членство было возможно только с 14. Для этого бюро Октябрьского райкома комсомола принимало специальное решение. Почему? Потому что в школе не было комсомольской организации. С меня она и началась. В райкоме подумали, что я уже созрел для взрослой общественной работы.

- Как получилось, что вы уехали работать в Каракумы?

- После семилетки встал вопрос: куда идти? Тут появилась афиша: Коркинский горный техникум приглашает… Ну, думаю, горы – это здорово, это тебе не степь. Форму красивую опять же пообещали.

Приехал поступать. Поселили больше двадцати абитуриентов в одну комнату. В первую же ночь мне, спящему, натолкали бумажек между пальцами ног и подожгли. Это называлось «велосипед». Обожгли мне кожу до пузырей.

Пока учился в техникуме, стихов не писал. Специальность моя называлась «открытая разработка карьера». По окончании меня распределили на свинцовую шахту в Узбекистан. Я решительно отказался. Тогда пришлось согласиться на второе предложение: Северный рудник в Каракумах. В Ашхабаде в 1947 году было страшное землетрясение. К моменту моего приезда в 1951 году город все еще лежал в руинах, под землей – люди ходили по крышам домов. Попасть на рудник можно было только самолетом. Радости мало: привозная вода, жара до 54 градусов по Цельсию, скорпионы, фаланги (пауки размером с блюдечко), стрелки (маленькие ядовитые змейки). А еще – самум. Как подует – три дня ничего не видно.

Дальше – больше. Начальник карьера по фамилии Шапиро (уже четвертый при мне!) сошел с ума от ашхабадской водки и опиума. Я работал начальником смены. Подчиненные – наверное, 99 процентов – наркоманы: отпетые кололись, начинающие курили опиум. Мне было 20 лет, а меня хотели назначить начальником карьера на место Шапиро. Наверное, чтобы я повторил его судьбу. Но тут приехала армейская комиссия. Призвать меня в армию не имели права, ведь молодой специалист получает трехлетнюю бронь. Тогда я написал заявление: хочу пойти добровольцем… Вероятно, комиссия не справлялась с планом призыва, поэтому вскоре я пополнил ряды Вооруженных сил…

- Ваша первая публикация пришлась как раз на годы службы в ВМФ…

- Да, последние два года я дослуживал в Кронштадте. Там, в газете «Кронштадтская правда», и появилось стихотворение «Новичок». Было это в 1958 году. Но сначала я окончил военно-морскую школу в Лиепае по специальности «машинист трюмный». Потом служил на тральщике. Мы тралили мины обеих мировых войн. Был и такой эпизод: когда началась война на Ближнем Востоке, я записался добровольцем в Египет. Хорошо, что дело не дошло до нашей отправки в чужую страну. А еще я фехтованием занимался. Рапирой. Имел спортивный разряд.

Я призывался на пять лет, но Хрущев сбросил год службы. Так что отслужил четыре года и три месяца. Хотел жить и работать в Сибири. Но двоюродный брат, у которого я гостил в Миассе, уговорил меня остаться в этих краях.

- Так начались самые плодотворные творческие годы…

- Я работал на экскаваторе, в ковш которого могли поместиться «Жигули», и писал. За столом я никогда не сочинял и не сочиняю. У меня все складывается в голове. И вот я захотел издать книжку. Директор Южно-Уральского книжного издательства ходил по кабинету из угла в угол и говорил: «Столько вас поразвелось! Вот бы взять и всех выкинуть из этого окна!» А его кабинет был расположен на седьмом этаже! Но вскоре меня пригласили на Кемеровское зональное совещание молодых писателей, по итогам рекомендовали издать книгу. Бумагу с рекомендацией подписал знаменитый писатель Леонид Соболев. После совещания нас распределили по группам для поездок по региону. Со мной были Илья Фоняков, Роман Солнцев, еще кто-то. А руководил нашей группой Виктор Астафьев. Именно там, в Горной Шории, зародилась наша дружба.

- А среди ваших наград есть самая важная, самая памятная и любимая?

- Я получаю удовольствие от самого творчества. Меня больше радуют не звания и награды, а удачный образ, точно подобранное слово.

А еще я хорошо представляю себе «иерархию» литературы. Я знаю, где Пастернак, где Вознесенский, где Носков, где Сорокин, где я. Я знаю, кто чего стоит.

- Правда ли, что верлибры (стихотворение, свободное от регулярной метрики и рифм) были при советской власти чуть ли не под запретом, и вы первый, кто стал здесь писать такие стихи?

- Не было такого закона, что верлибры под запретом. Но негласно их все же запрещали. Не только в Челябинске, но и на всем Урале никто не писал свободным стихом до меня. Во всяком случае мне такие факты не известны. В 70-х годах я стал переводить своего друга югославского поэта Изета Сарайлича. И вдруг сам стал писать нерифмованные строчки. Я переводил Сарайлича на русский язык, он меня – на сербско-хорватский. Мои переводы и верлибры печатали в газете «Миасский рабочий». Изет подшучивал надо мной: «Конечно, это важнее, чем печатать переводы в журнале «Иностранная литература».

- Пишется ли вам сейчас?

- Ровно год я писал только прозу. И написал «Царенка» - лучшую свою прозаическую вещь. Она о деревне, о детстве, и состоит из коротких рассказов, среди которых есть и смешные, и острые, и бытовые. «Царенок» издан отдельной книгой.

Сейчас вернулись стихи. Почитать вам новые, нигде не опубликованные? (Мы закивали головами: конечно, конечно.)

* * *

Выеживаясь, как небритый кактус,
От холода и злости – в тон гитаре
Бренчу на тех, с которыми я, каюсь,
Сидел когда-то на одном гектаре.

Грехами средней тяжести нагружен,
Хочу взнестись, но не по тяге сила.
У Господа сейчас, наверно, ужин
При звездах – у господ всегда красиво.

Цыганским солнцем опалило древо,
Прижатое ко мне спиной коряво,
Где речка убегала долго влево,
Пока не оказалась скоро справа.              

- Спасибо за стихи, Николай Иванович. Скажите напоследок: вы счастливы?

- Я написал и издал 28 книг. Или даже больше. Моя жизнь была и остается насыщенной и интересной. С женой Валентиной Ильиничной мне невероятно повезло. Она великолепная хозяйка и мать. Я ведь был моряк, «первый парень на деревне», девушки вокруг меня так и вились. Но я выбрал Валентину, а она – меня. Работала она в нашем рудоуправлении старшим экономистом. Потом две дочки у нас родились – Оксана и Жанна. Сейчас у меня трое внуков. Двое старших – офицеры. Так что все замечательно!