Банька с ветерком

Жители уездной Челябы обращались к властям с различными проблемами. Кому-то хотелось открыть свое маленькое дело, кто-то жаловался на водовоза, затыкавшего бочку с питьевой водой грязной тряпкой, извозчики выясняли, можно ли владельцу гостиницы в обход местного закона катать гостей на тройке.
Статью с интригующим названием «Дело о десяти рублях» принес к нам в редакцию заведующий музеем истории медицины Челябинска Николай Алексеев. Сюжет «дела» мог бы стать основой для рассказа Зощенко: бурей в бане при городской больнице выбило два стекла, однако прошло несколько месяцев, прежде чем пациенты смогли помыться без сквозняка.

Жертвы стихии

Итак, 4 мая 1853 года в маленькой Челябе разразилась гроза со шквалистым ветром. В итоге в бане горбольницы не досчитались двух стекол.
— Происшествие, казалось бы, банальное, но все, что последовало в связи с ним, показалось мне крайне любопытным, — рассказывает Николай Александрович. — События, описанные в архивных документах, дают представление о той бюрократической системе городской власти, которая существовала в середине XIX века во всей Российской империи. Ну что, казалось бы, сложного: два стекла выбиты — вставьте новые, и все! Ан нет! Все не так просто.
Смотритель больницы Пенкин уже на следующий день после аварии написал в городскую думу рапорт: «Вчерашнего числа по случившейся буре выбило в бане, состоящей при заведении Челябинской городской больницы, два стекла, а потому контора больницы просит учинить распоряжение о поправке стекла в помянутой бане». Должность смотрителя больницы тогда предполагала широкий круг обязанностей, не чета современным завхозам: он отвечал и за содержание помещений, и за снабжение учреждения продуктами и медикаментами, вел финансовые дела.
Ответ от гласных пришел оперативно: «уведомить контору городской больницы, что Дума приступить к поправке стекол в бане или исправить без предварительного требования Совета больницы не может, а потому не угодно ли ей с требованием по этому предмету обратиться в оный и впредь следовать настоящему порядку». Смысл послания понятен: нечего к нам какой-то мелкой сошке обращаться. А вот в Совет больницы, по сути попечительный орган, входили люди в городе уважаемые — чиновники, депутаты думы…

Ремонт перед высоким визитом

Баня стоит без стекол месяц, благо наступило лето. Смотритель Пенкин тянет резину, в Совет больницы не обращается. И вдруг — еще одна оказия: с рабочим визитом больницу должен посетить корпусной штаб-лекарь. Напомним, что в те времена в регионе гражданская и военная ветви власти существовали параллельно друг другу. И для больницы, среди пациентов которой были и нижние военные чины, это фигура значительная. Понятно, что в больнице нужно навести марафет к приезду гостя. Николай Алексеев, впрочем, предполагает, что ссылка на чиновника из губернии могла быть уловкой, чтобы заставить неповоротливых думцев раскошелиться на косметический ремонт.
2 июня Пенкин обращается к попечителям все с тем же рапортом по стеклам, а уже 3 июня те пишут в Думу, причем просят выделить средства не только на баню, но и на побелку потолков и печей:
«Смотритель Челябинской городской больницы доносит, что по случаю приближавшегося времени к приезду его превосходительства господина корпусного штаб-доктора необходимо нужно потолки и печи в больничных палатах выбелить. А потому Совет больницы покорнейше просит Городскую Думу о выбелении в больничных палатах печей и потолков учинить должное распоряжение и о последующем Совет сей уведомить».
На этот раз думцы благосклонно отнеслись к обращению, постановили стекла вставить, потолки и печи побелить. Но так как смета расходов в обращении указана не была, в больницу направили гласного по фамилии Самохвалов, чтобы тот оценил масштаб затрат. Тот насчитал работ на десять рублей серебром. Сумма значительная: пуд муки стоил 25 — 35 копеек серебром, пуд говядины — от 60 до 75 копеек, а в пуде было 16 нынешних килограммов.
Но выделить деньги из городской казны без разрешения свыше в то время было нельзя. Пока пациенты моются, овеваемые легким июньским ветерком, в Оренбург идет письмо: думцы просят потратить эти десять рублей из временной суммы ассигнований на содержание общественных городских зданий на 1853 год.
Из губернии получено добро, и вот в журнале Челябинской гордумы от 6 июля (!) читаем: «В Думе по выслушании Указа Оренбургского губернского правления приказали: означенным в указе этом исправлениям поручить члену думы гласному от гильдий Якову Смолину, о чем ему и предписать указом, с тем чтобы по исполнении поручения сего донести Думе для выдачи, сколько будет причитаться сумм за материалы и работу».
31 июля Смолин отчитывается: «Куплено мною на подбелку стен городской больницы у Челябинского мещанина Ивана Тимофеева Толстых известки 4 пуда по 10 коп. за пуд — 40 коп. и сряжено заплатить Владимирской губернии Гороховского уезда слободы Филинской господ Голициных крестьянам Якову и Павлу Лобовым за подбелку восьми комнат больницы 9 руб. и за поправку кухонной печи 60 коп., а всего десять руб. серебром которая работа вся кончена. О чем Челябинской Городской Думе донести честь имею и покорнейше прошу означенных лиц деньгами удовлетворить». В тот же день братья Лобовы, нередко выполняющие подрядные работы в Челябинске, получили свое денежное удовлетворение.
Внимательный читатель увидит, что про банные окна в отчете Смолина нет ни слова. Однако 31 декабря 1853 года губернское правление подтвердило челябинской думе, что расходы на побелку и стекла понесены правильно, и разрешило включить их в отчетность за 1853 год. Будем считать, что братья Лобовы не только побелили печки, но и отремонтировали окна.
Вот так три месяца в бане при больнице вставляли стекла. В 1856 году там снова были выбиты стекла, на этот раз сразу девятнадцать, за что смотритель медучреждения даже получил выговор за плохой присмотр за хозяйством. Это снова потянуло за собой «стекольную» переписку. Но это уже совсем другая история.


Кстати
Кстати, злополучная баня фигурирует в архмвных документах и более позднего периода. В 1910 году недовольные ужасным состоянием больницы горожане написали обращение к местным властям. Бумагу подписали 156 человек. В ней, в частности, говорится:
"Имеющаяся баня мала, и моются в ней как хирургические больные, так и сифилитики, и весь служебный песронал больницы из одних и тех же тазов, что в некотором образе вполне можно назвать рассадником к заражению больных теми или другими болезнями".
Власти отреагировали на крик души челябинцев своеобразно: врачу Ляпустину, который помог пациентам составить обращение, предложили в двухнедельный срок покинуть город.

Родина сибирской язвы

Именно в Челябинске страшная болезнь впервые была описана и получила свое название. Этим российская медицина обязана уникальному врачу Степану Семеновичу Андреевскому.
Лекарь Андреевский приехал в наш город в марте 1786 года. Неизвестная науке того времени болезнь выкашивала целые деревни на Урале, гибли и люди, и скот. Степан Семенович считал своим первым долгом «производить в деятельность анатомические над упалыми мертвечинами замечания». Это позволило ему подробно описать клиническую картину болезни. Назвал он ее «сибирской язвой» за широкую распространенность за Уралом.
Однако оставался один важный вопрос: заразное ли это заболевание? Как оно передается от человека к человеку? Правдиво ли утверждение иностранных коллег, что причина язвы — укусы насекомых? И чтобы был «опыт достоверный, ощутительный и никакому уже сомнению не подверженный», врач сделал себе прививку страшного недуга от больного человека. Пока Андреевский был в сознании, он подробно описывал свое состояние в «скорбном листе» — истории болезни. Когда впал в беспамятство, клинику случая продолжал наблюдать Василий Жуковский — его ученик и впоследствии врач первой городской больницы.
Прививка чуть не стоила самоотверженному лекарю жизни. Но он поправился и смог написать фундаментальный труд «О лечении сибирской язвы», который был разослан во все концы большой страны для предотвращения эпидемий.


Идеальная больница

Лазарет для лечения военных и гражданских лиц в отдельном здании появился в Челябинске в 1823 году.
До этого пациенты вместе с врачом кочевали из одного дома в другой. Видимо, военный постой был так неприятен купцу Максиму Ахматову, что тот пожертвовал восемьсот рублей на покупку отдельного дома под больницу.
Однако несколько лет здравница вниманием властей была обделена. Еду больным приносили родственники, они же обеспечивали пациентов бельем и вещами.
В 1828 году Оренбургское губернское правление издало указ об улучшении больничного дела в регионе. Получив документ, челябинские гласные обратились к штаб-лекарю Жуковскому, чтобы тот рассказал, как правильно устроить медучреждение. Вот как Василий Григорьевич видел передовую по меркам своего времени лечебницу:
«Больница по меньшей мере должна помещать в себе 15 человек, разделив больных на три разряда, то есть пять больных из служащих и инвалидов (ветеранов), пять человек из приходящих команд и пять больных из челябинских граждан.
Нужно завести по числу предполагаемого количества больных для каждого: халат зимний и летний, рубашку, тюфяк, а к нему две подушки, чулки и туфли, кровать. Между двумя кроватями — стол, оловянную кружку, урыльник (ночную вазу), прочую посуду: оловянную для подавания пищи, а чугунную и медную для приготовления ее.
Для приготовления пищи требуется определение одного пекаря, а для надзора за больными просить главного надзирателя на каждых пять больных одного сторожа, которые бы в течение сильного изнеможения могли бы оказать больному пособия в разных потребностях.
Медикаментов и других припасов для пользования больных нужно прибавить. Относительно пищи больных ничего определенного сказать не могу, ибо она употребляется по роду болезни, следовательно, назначение оной повержено перемене».
К советам Жуковского прислушались, правда, в думе посчитали, что городу хватит больницы и на десять человек. Известно даже, что когда лечебницу устроили, кровати в ней были покрашены в голубой цвет, а столики — в красный.