Янис Грантс: Ещё не все стихи написаны

– Где должна быть поэзия сегодня? Нужны ли для ее обитания отдельные резервации и условия типа «литературного процесса» или ее место прямо здесь и сейчас? Стоишь ты в очереди и поэзия стоит рядом. Вышел покурить и поэзия тут. Или это всё-таки что-то отдельное?

– Тут возникает несколько мыслей. Первая: поэзии вообще не требуется никакого антуража. Поэзия – это явление, которое живёт вечной жизнью вне зависимости от того, есть литературный процесс и очередь или их нет.

Второе: очередь важнее литературного процесса, поскольку в очереди (в курилке, на балконе и далее по списку) в голове поэта начинает что-то сталкиваться, переворачиваться и форматироваться. То есть это места рождения стихотворений, и они гораздо важнее мест, где эти стихи читаются или публикуются.

Третье: если найти середину между литературным процессом и очередью (курилкой и т.д.), то можно сделать цикл подготовленных встреч с твоим, моим участием, а также участием тех, кого мы позовём. Вот названия встреч: «Стихи на вокзале», «Стихи в торговом комплексе», «Стихи в музее». Пришли, допустим, люди на вокзал к 19:00 такого-то дня. И на центральном входе Александр Самойлов читает им стихотворение, потом ведёт всех к кассам, а там (в очереди) – Женя Горбачев. И он читает своё стихотворение. У буфета – Римма, например, Аглиуллина. Под главным табло – Ирина Аргутина. На скамейке в зале ожидания – Николай Иванович Година, а в ботаническом уголке – Виталий Кальпиди. Мы перемещаемся из точки в точку и всюду слышим стихи о расставаниях и встречах, купе и попутчиках, паровозных гудках и любви издалека. И случайные люди, и встречающие, и провожающие, и отъезжающие, оказываются вовлечёнными в историю.

И последнее: всякое участие в литературном процессе – индивидуально. Я всегда говорю, что пишу для себя. И это правда: никакого гипотетического читателя во время работы перед моими глазами не стоит. Но дальше случается вот что: я считаю, что литературная среда – это конкурентная среда, а значит – надо постоянно отдавать себе отчёт – выдерживаешь ли эту конкуренцию? Я всегда в волнении: пригласили меня? Приняли к публикации? Поэтому то, что ты назвал «резервациями» (журналы, участие в чтениях или фестивалях, соискание каких-то премий), – это ежедневная моя повестка. Другое дело – ты. Пишешь себе и пишешь. И литературная среда, кажется, не имеет для тебя никакого значения. Почему-то вот ещё что вспомнилось: долго пирамида «Синегорье» была огорожена с одной стороны портретами челябинских дзюдоистов. Мне подумалось однажды: надо бы заменить их на поэтов. Или даже так: отъезжает автобус, а с его бока улыбается Грантс. И строчки его написаны какие-нибудь. Про родной город, конечно.

– То есть для тебя нынешнее состояние поэзии какое-то ущербное по сравнению, скажем, с дзюдо?

– Скорее, неравноправное. Я вот знаю, что челябинец Мансур Исаев стал Олимпийским чемпионом по дзюдо. А вот знает ли он о существовании хотя бы одного уральского поэта?

– Скажи тогда, разделяешь ли ты мнение, что все поэты говорят, в принципе, об одном и том же, но только разными словами? Грубо говоря, лезут на одну вершину разными тропами.

– Это правильно, но относится только к технической стороне вопроса. Все, наверное, стремятся сделать язык своих стихотворений богаче, приёмы – совершеннее и т.д. Но сущностная сторона, то есть наличие мысли, – индивидуальна, что ни говори.

– Поэт Виталий Кальпиди и издатель Марина Волкова запустили проект «Галерея Уральской Литературы» («ГУЛ»). В рамках проекта будет напечатано (и уже печатается) 30 книжек тридцати важных уральских поэтов последних тридцати лет. И много другого там предусмотрено. Что такое этот проект, по твоему мнению? И что в нем неправильно?

– Я, например, считаю, что неправильно в нем то, что так называемое продвижение поэтов идет проторенными и потому мертвыми путями: публичные выступления, фестивали, конференции, книги и т.п. Что такие мероприятия дают? Ничего. Тебе так не кажется?

– А мне нравится «ГУЛ». Даже гудящее название. Некоторые решения архитекторов проекта кажутся мне новаторскими. Я что-то не помню, чтобы научные конференции устраивали по поводу региональной поэзии. Этот путь – не самый проторенный. И потом: это ведь что-то типа лебединой песни Виталия Кальпиди, который таким образом завершает тридцатилетний труд по формированию и признанию уральского поэтического движения. Это памятник прижизненный. Очень достойный, как мне кажется. А по поводу продвижения поэтов, так я вообще уверен, что быть знаменитым – некрасиво.

– Едешь ты, например, в плацкарте и попутчики – обычные люди – спрашивают тебя, чем ты занимаешься. Ты скажешь, что ты стихи пишешь или нет?

– В плацкарте я не ездил давно, а вот в больнице – лежал. Про стихи я «попутчикам» не сказал. Потому что знаю: сразу попросят их почитать. И знаю, чего ждут: чего-нибудь типа «Я помню чудное мгновенье». Но у меня нет таких стихов. А, вот пример лучше. Я недавно стоматологу, который буквально спас мне один зуб, подарил свою детскую книжку. Он потом нашёл информацию обо мне в сети и т.д. Словом, проявил какой-то неформальный интерес. Недоумевал: разве не все стихи ещё написаны? А для кого вы пишете? А кто приходит на ваши чтения?

– Вот-вот, разве не все написаны? Новые стихи – это действительно что-то новое вроде изогнутого телевизора?

– Мне кажется, что не все резервы разведаны. Прежде всего, речь о содержании. Вот роботы Фёдора Сваровского или офисный планктон Валерия Нугатова – это ведь уже в начале нового века появилось. И всегда само развитие человечества будет подбрасывать какую-то новую проблематику. И язык будет меняться, конечно. И самопознание – безгранично. С формой, не знаю, кажется, всё исчерпано. Но ведь найдётся кто-нибудь, кто откроет новые горизонты. А теперь я спрошу: с одной стороны, я говорю, что мне хватает моего скромного места в литературном кругу и никакого продвижения не надо. С другой – я хочу автобус со своим портретом. Какое-то противоречие получается. Тебе не кажется?

– Ну, я так понимаю, что литературный круг для тебя – нечто вроде интеллектуальной элиты, богемы, если под богемой подразумевать людей, пытающихся изменить мир при помощи искусства, а не политики. А портреты богемы издревле украшали собой автобусы.

– Скажи вот про детские стихи. Я, как родитель, изнурен Чуковским, Маршаком и Барто. Есть современные детские поэты хорошие, кроме тебя, и где их читать? Подари мне твою книжку детских стихов, кстати, хоть я и не стоматолог!

– Книга, кстати, на исходе. Тираж разошёлся. Каким-то неимоверным колдовством Марины Волковой улетело три тысячи экземпляров. Сейчас готовится новая детская книжка с новыми детскими стихами. Вот ты назвал меня хорошим детским поэтом, спасибо, но я так не думаю. Мне хотелось бы говорить с детьми 7-10 лет о серьёзных вещах: неполных семьях, алкоголизме, национализме всех мастей и т.д. Но я не знаю – как. Этот язык, этот подход либо придётся найти, либо бросить это занятие. Потому что шарики, шалости, догонялки и кричалки не представляют для меня интереса. Правда, за это время появились многочисленные (пожалуй) поклонники моего скромного таланта среди младшеклассников и в нашей области, и за её пределами. Что делать с народной любовью? Надо на неё постоянно отвечать, подпитывать её новыми детскими стихами. Словом, сложная у меня пора. Ага, а детские поэты экстра-класса живут с тобой в одном городе: Елена Сыч и Михаил Придворов. Их книги, пожалуй, можно встретить только в издательстве Марины Волковой. И, кажется, в магазине «Библио-Глобус».

– Помнится, еще совсем недавно, до Жан-Жака Руссо, никакого детства не было. Дети воспринимались как недоделанные взрослые, с которыми можно было «о серьезном». Сейчас же детство стремятся растянуть до гробовой доски. Поэтому твое «серьезное» может оказаться не в тренде.

– Руссо, говоришь? Про детей как недоразвитых взрослых упоминается в работе Елены Хворостьяновой. Она защитила диссертацию по поэтике Олега Григорьева. Такое представление, пишет она, типично для массовой детской литературы. То есть: у детства нет проблем. Или: у детства есть проблемы, но решают их взрослые. Или: чтобы понять и решить проблему, надо сначала повзрослеть, а пока ты маленький и глупенький. Поэтому – вот что я тебе скажу… Ну, и другие оттенки этой мысли. Но меня заботит даже не гражданское равноправие детей и взрослых, а поэтическое, что ли, равноправие. Почему-то считается, что детская поэзия – это такая территория счастья. Что с серьёзными разговорами успеется. Но ведь в семьях и школах детей не только развлекают. Они же видят: сосед пьёт, в мусорке ковыряется какой-то человек. Почему эти сферы не должны быть включены в детскую поэзию? При этом, конечно, дети должны оставаться детьми, стихи – стихами. Надо найти какой-то правильный ракурс, правильные слова. Несколько отличных детских (но выходящих за рамки традиции) стихов я читал у Дмитрия Сиротина, который живёт в Воркуте.

– Как тебе кажется, делает ли поэзия человека, пишущего стихи, лучше? У Виталия Кальпиди, о котором мы сегодня постоянно говорим, этот тезис стал вызывать сомнения, и он утверждает теперь, что лучше становится читатель. А ты как считаешь?

– Я не думаю, что становлюсь лучше от сочинительства. Возможно, это с кем-то из пишущих происходит (и со мной – не исключено). Но «делание себя лучше» вообще не из этой истории. Я спасаюсь. Я лечу себя. Я завожусь. Я – в плену страсти. Я, конечно, расширяю кругозор. Радуюсь. Глупею, когда не могу найти одного-единственного слова. Что до понятий «честность», «справедливость», «добро», то они (и другие) были заложены в меня в далёком прошлом, мамой и отцом. Мои стихи здесь вообще ни при чём. Упомянутый уже Олег Григорьев был часто бездомным, пил безбожно. В пылу застолий он дубасил своих товарищей, разбивал табуретками окна их кухонь. А они собирали потом его стихи, написанные на салфетках, и бережно хранили, а бездомного и буйного поэта укладывали спать. То есть поэт становился всё хуже (чувствуя раз от раза всё большую безнаказанность), а друзья (поклонники) – всё лучше, поскольку жалели его без всяких условий. Но, по большому счёту, я не думаю, что читатель становится лучше. Мне кажется, что литература вообще не имеет прямого влияния на жизнь. А как опосредованное средство стихи могут, наверное, кому-то в чём-то помочь.